Третью ошибку пес допустил возле барьера. Какие-то никчемные шавки стали выступать перед ним, то есть окружили его с намерением покусать и подергать за шерсть, и у него не было другого выбора, как начать ссору с ними. И началась возле барьера такая драка между собаками, которой еще никто не видел!
Здесь Тик вторично швырнул камнем, но на этот раз его можно простить: может, он целился в бойцов, а не в арбитра, который был уже в стороне от схватки. Однако оскорбления Тика адресовались именно ему, Цомби, в особенности эта: «А, никчемная шавка! Ну-ка, марш домой в будку!» Ведь она не могла касаться драчунов, так как драчуны, ясное дело, не имели дома, а если даже имели дом, то не имели будки…
Случилось и еще несколько других неприятностей, но он все равно добрался, наконец, до второго моста.
Здесь грусть, сожаление и горе все сразу напустились на малыша. Не надо было ему ни слов, ни жестов. Пес ощутил это сразу. За один миг он оказался возле него. На этот раз хозяина покорила его преданность:
— Что нам теперь делать, упрямый поганец? Куда нам направляться? Направо? Налево? Куда?
Цомби неуверенным взглядом уставился в какой-то столб. Собака не была совершенным представителем собачьего племени. Пес имел много хороших качеств, в частности отмечался умом, в самом деле несравненным, вместе с тем почти полностью был лишен нюха; он никогда не тренировал его, так как считал весьма грубым и весьма специфически собачьим. Малыш когда-то согласился с ним и даже никогда не ставил в укор. И вот теперь…
— Что будем делать, Цомби? Разве не видишь, что никто нам не поможет?
Цомби все-гаки на какую-то минуту превратился в полицейского собаку, но просто так, для формы, лишь бы никто не подумал, словно он не хочет поискать правильной дороги, так как нюх его был развит только в трех направлениях: на кота, на пищу и на Тика.
— Ну? Нашел что-нибудь? — нетерпеливо спросил Тик.
Собачья морда была такая растерянная, что парень вторично даже не переспрашивал.
Так они и стояли вдвоем возле моста, подавленные и несчастные, словно нищие из давних немилосердных времен, как неожиданно обоим показалось, что вдали слышится какой-то шум. И в самом деле, там что-то виднелось. Через пять минут томительного ожидания они увидели подводу, а еще через пять минут подвода остановилась возле них.
— Добрый день! — сказал Тик, сопровождая свои слова очень вежливым жестом. — Не знаете ли вы, какая дорога ведет к Черной пещере?
— Неужели ты хочешь пойти туда? — в свою очередь спросил его дед, который сидел на телеге. — Туда очень далеко. Иди-ка сюда, садись возле меня, я отвезу тебя в город, так как тебя уже разыскивает мама вместе со всеми соседями! Давай, давай!
Малыш покраснел, но только на миг, так как в следующий миг к нему пришла спасательная мысль:
— Кто говорит, что я иду к пещере?.. Не-е-ет! Я поспорил со своим двоюродным братом на три кило абрикосов и на два кулака. Я говорю, что дорога — правая, а он говорит, что эта, которая ведет влево…
— Ты выиграл, — сказал дед, очень пораженный подробностями, которые ему рассказал малыш. — Ну, сорванец! Ты не иначе…
— Нет, дедушка! — заторопился с ответом Тик. — Где там!.. Вы говорите, что надо направо… Благодарю…
— Садись на подводу, говорю тебе, и поедем домой, слышишь?
— Я слышу очень хорошо! — ответил Тик, отбегая от него. — Но я не поеду с вами к городу. Неужели вы думаете, что мой отец такой же добрый, как и вы?
— Ну, будь здоров, сорванец! — обругал его на свой лад дед, и улыбка скользнула ему под усы.
— Но я пойду по левую сторону! — крикнул ему малыш, а потом еще и показал языка.
Однако не язык разозлил деда, а то, что сорванец разгадал его хитрость.
— С каких пор это ты стал такой мудрый, парень?
— С того времени, как узнал о правильной дороге. — Тик считал своей обязанностью ответить старику и пошел дорогой с левой стороны.
Зеноага — глубокая обрывистая впадина, словно яичная скорлупа, окруженная лысыми и хрустальными скалами, как констатировал Ионел. А по измерениям Лучии высота холмов, окружающих плато над уровнем моря, приближалась к 1200 метров. На этой высоте братски росли буки и пихты. Буки здесь были высокие и стройные, словно пихты, с симметрично расположенными ветвями. Только белый цвет коры, словно цвет утренних тучек, и широкие листья отличали их от пихт.
Черешары остановились отдохнуть на одной из лужаек, поросшей шелковистой травой. Там они сняли свою кладь, там же устроили роскошный обед — он хотя и приготовленный из холодных продуктов, но благодаря сноровке двух хозяек выдался им по-гурмански изысканным.
Неподалеку журчал ручеек; термосы быстро наполнились водой из него, а опустели еще быстрее, потом снова наполнились, но на этот раз уже для научных опытов Лучии и Ионела. Каждый из них упрямо досказывал в научном диспуте свое, но наконец вода стала «железисто-газированная», и это удовлетворило обоих.
Очарованные своим большим научным открытием, а еще больше обрадованные своим собственным поведением перед открытием, они со вкусом выпили воду. Потом, беспечные, очень утомленные, черешары раскинулись на траве, после того, ясное дело, как устроили по всем правилам постели под недремлющим надзором Лучии.
Отдых был необходим, как и любая, даже очень приятная, работа. Полтора часа никто не имел права даже пошевелиться на постели, но никто не имел права вылеживаться хоть одну секунду после сигнала будильника, который Дан мысленно послал к черту.