— Я не пойду!
— Делай, как знаешь… Итак, различие между архаикой и палеозоем…
— Состоит в том, что архаик был населен простейшими организмами, без единых свойств, их точнее нужно было бы назвать Ионелами, а палеозой…
— Имел единое деформированное, лживое и невыносимое естество… — поторопился парень.
— Которое называлось развитый Ионел! — поставила точку в разговоре Мария и, стремглав, выскочила за дверь, а Ионел только рот разинул.
Хотя минуты, отведенные на раздумья, минули, подростки под каштаном не спешили озвучивать свои решения. Несколько дней, с тех пор как Виктор наткнулся на карту в старом архиве, он день и ночь думал про нужный им объект, но тот казался таким далеким, что он даже не осмеливался назвать его. Дан, в конце концов, затаив дыхание, заговорил, но таким жалобным голосом, словно преодолевал непреодолимое препятствие:
— Лодка, вот что нам надо, мама дорогая…
Все согласились с Даном, кивнув головами, пряча вместе с тем печальные и растерянные взгляды. Только Урсу попробовал сгладить такую жалобную увертюру:
— Ну и что? Большое дело — лодка… Если…
Но под удивленным взглядом Лучии слова замерли у него на губах. И именно здесь появилась нахмуренная Мария.
— Он наотрез отказался идти, — сообщила она. — Шут! И я уверенна — это все от гордыни!
Но про Ионела ли им сейчас думать? Все забыли о нем, их угнетал другой вопрос.
Удивленная, что ей никто ничего не ответил, Мария обратилась негодующе ко всем:
— Вы смеетесь надо мной? Что здесь произошло? Говорите же! Словно у вас корабли потонули…
На какой-то миг зависло молчание, потом громкий хохот был ответом на ее слова, а это еще сильнее сбило с толку девушку. Она ничего не могла понять, но Дан, понимая ее состояние, начал успокаивать на свой манер:
— Эге-ге!.. Как бы хорошо было, Мария, как это хорошо было бы, если бы у нас потонуло несколько кораблей… Мама родная, тогда у нас остался хотя бы один… Что? Ты до сих пор считаешь, что мы шутим? А мы же только о кораблях и лодках думаем… Вот глянь на карту, глянь: речки, озера… Как нам их перейти?
В это мгновение острая головка Трясогузки выдвинулась из листвы и тихонько, насколько разрешала шея, поползла вниз, а большие, словно луковицы, глаза шпиона впились в карту.
А несколькими метрами выше от него, на одном и том же каштане, тоненькая и очень ловкая, судя по тому, как она двигалась, рука осторожно поднялась и молниеносно метнула мягкий, но колючий плод. Он пролетел по точно заданной траектории, то есть с миллиметровой точностью попал в макушку Трясогузке. Катастрофы избежать уже было нельзя. Лишь на долю секунды утратил он равновесие, и так довольно ненадежное, и теперь уже никто и ничто не могло спасти его от падения.
Под страшный аккомпанемент воплей, треска, шума тело Трясогузки полетело к земле, которую он так воровато покинул. Но старый забытый сучок пожалел ребра и кости неудачника-шпиона и подхватил его в полете за штаны, уберег таким образом от жуткого удара о землю, удержав в подвешенном состоянии в каких-то двух метрах над землей. Если бы парень не орал так перепугано, кто-нибудь, увидев сейчас то, как он трепыхается в воздухе, подумал бы, что тот отрабатывает упражнения в условиях невесомости.
Неожиданное зрелище, целиком клоунское, вызвало невероятный смех в группе черешар. Только Урсу, не теряя самообладания, так как ему часто слушалось бывать в непривычных ситуациях, снял беднягу с сучка, поставил на землю, сурово глянул на него и гаркнул: — Ну-у-у!
Пережитый страх и хмурый вид Урсу вынудили Трясогузку вложить в ноги остатки своих сил. Черешары потом клялись, что ни один чистокровный рысак на больших скачках не смог бы посоревноваться с Трясогузкой, когда тот безумно рванул к школе. И хотя он полетел, словно выпущенная из лука стрела, все равно сзади в штанах виднелась приличная дырка, через которую выбивалась, словно белый хвост, рубашка.
Если бы кто-то из черешар догадался хоть на миг глянуть на верхушку каштана, то они увидели бы там белокурого нахохленного сорванца, на которого напал такой смех, что он чуть сдерживал его, одной рукой зажав себе рот, а второй поддерживая живот. Тот сорванец был не кто иной, как Тик. Именно этим объясняется и падение Трясогузки, и то, что малыш не мог утратить равновесия, хоть бы его даже скрутило от смеха.
Но черешары уже не имели времени вглядываться на вершину каштана, так как секунда в секунду, как это и положено, дед Тимофте на каменных ступенях начал трясти звонок.
Помещения школы брали таким же самым бесшабашным приступом, как и выходили из него. Дед Тимофте даже не пошевелился на своем месте, пока в коридор не зашли последние школьники. Ими были Сергей и Трясогузка. Старик долго смотрел вслед Трясогузке и только сокрушенно качал головой, увидев его порванные штаны. В глубине души он жалел этого несчастного шалопая.
Сергей, наоборот, горько упрекал разведчика:
— Ты что, неспособен даже удержаться на дереве?
— Провалиться мне сквозь землю, это меня Урсу скинул с дерева!
— Что ты мелешь, разве Урсу был на дереве?
— Не был… Но… то есть…
И только теперь Трясогузка понял, почему он упал. Урсу все время был на земле. А кто же тогда его так толкнул? Кто его ударил? Ведь кто-то ударил его кулаком по макушке, от этого он утратил равновесие и упал.
В большие двери школы проскочил в конце концов и последний из последних. Дед Тимофте сердито взглянул на него, даже глухо кашлянул несколько раз, но это скорее для того, чтобы тот посмотрел на себя, так как у него был такой вид, что хоть караул кричи. Однако несколькими движениями сорванец смел все до единого следы своего загадочного и бесшабашного подъема и спуска по дереву. Рубашка заправлена в штаны, ворот разглажен, носки подтянуты, штаны отряхнуты — и все это за несколько секунд. Даже больше — он еще успел хитровато подмигнуть деду Тимофте, потом засунул руки в карманы и глянул, насвистывая, на разорванные штаны Трясогузки.